(Начало в
     №№ 18,19,20,21,22,23,24,25)
     Замысел романа об уральском казачестве возник у писателя, по-видимому, еще в 1927 году. Именно тогда, сообщая брату Николаю Павловичу о работе над очерками об уральцах, он отметил, что ему «о них бы хотелось написать получше, но очень стесняют крошечные размеры фельетонов». И многозначительно добавил: «Эх, написал бы кто-нибудь русский настоящий роман с русскими живыми людьми, с неприкрашенной правдой!».
     С самого начала работы у Правдухина зародились предчувствия драматизма судьбы задуманного романа. «Я сел было писать, - сообщал он Николаю Павловичу 11 октября 1932 года, - что-то вроде романа... Написал пока одну главу - остальное наброски. Роман пишу о человеке, родившемся в тех же уральских степях. Трудно многое воскресить. Например, - масленичный разгул, сожжение соломы, снопов, - все это рисуется мне ясно. Если напишу, то, конечно, это не для теперешнего печатания». В другом письме (26 января 1933 г.) опять: «Времена тяжелые для литературы... Пишешь, а потом руки опускаются. Нет надежд на то, что роман увидит свет...».
     В письмах довольно много подробностей о первоначальном замысле, жанре, названии произведения: «Пишу - что? Ну, пусть роман «Перелеты». Каленый. Детство казачонка, потом вынесенного в мир. Пока еще в Каленом. Передаю казачий замкнутый мир, ищу нитей, связывающих тогда Каленый с миром: приезд наследника, книги, архиерей... какие идеи из большого мира были тогда для нас реальностью? Вот это трудно нащупать... Я, конечно, не боюсь и Таналык несколько перемещать в Каленый и делаю это» (10 декабря 1932 г.). Одновременно с работой над рукописью романа продолжались поиски исторического и фольклорно-этнографического материала. «Много бьюсь над конструкцией вещи, - пишет он в письме 2 марта 1933 года. - История все еще не удовлетворяет меня. Много было черновой оснастки, сбора материала. Вчера последний раз был в публичной. Пока с месяц не пойду. Материал неисчерпаем - и чем больше читаешь, тем больше его обнаруживается».
    Печатные и архивные источники давали писателю важные, исторически достоверные, но все же лишь общие знания и представления о таком этническом феномене, как уральское казачество. То своеобразное, специфическое и неповторимое, что было свойственно только уральцам, в большей степени открывалось писателю во время поездок по казачьим станицам. Здесь он наблюдал живые человеческие характеры и типы. «Ищу человека из истории», - обычно заявлял писатель, приезжая в то или иное казачье селение.
    Именно здесь он находил недостающие «штрихи к роману»: историко-событийного характера («карта встречи наследника в Уральске»), фольклорного плана («дико-патриотические рассказы казаков о Туретчине, Хиве»). От старого казака Макария Харлампиевича Трофимова, прослужившего долгие годы «пикетчиком», охранителем северной границы «казачьих пределов», он получил много сведений о взаимоотношениях уральских казаков с самарскими мужиками.
    Многое воспринял писатель от своей матери - Анны Нестеровны, талантливой хранительницы казачьей языковой культуры. «Собираю все, что могу, - сообщает он в письме от 24 декабря 1932 г., - от мамы, от семейства Косаревых». Анна Нестеровна была замечательной рассказчицей, ее необыкновенная память сберегла ценные житейские наблюдения, занимательные детали старого быта, особенности казачьего говора.
    В письмах остались и отклики писателей-современников на роман, в которых сквозит непонимание замысла и в какой-то степени неприятие его творческой манеры: «...Что я делаю? Все пишу свой ненужный роман. Несовременный, мирный и идиллический. Таково приблизительно мнение Зазубрина и Лидии Николаевны. Впрочем, Зазубрин слышал лишь первые две-три главы. А Л. Н., прочитав две части (двенадцать авторских листов - 238 стр. на машинке), говорит, что трогательно до тоски, но... зачем теперь такие книги? Я уже отнес свою книгу в издательство, но пишу третью часть. Мой герой Венька уже уехал в город учиться... Роман я пишу с большим удовольствием, но иногда поистине такое впечатление, что пишу я и живу на земле, потому что я вижу, что кроме меня никому неинтересно, как и что я пишу. Люди уже давно забыли, что можно жить и теми интересами, какие волнуют моего героя. Но я допишу его до конца, так все-таки верю в глубине души, как Кант, что нравственный закон в человеке и звезды на небе многовечнее современно громадных вопросов (2 марта 1934 г.)
    В работе над романом В. П. Правдухин ориентируется на самые высокие образцы литературы того времени. В частности, на М. А. Шолохова, на его роман «Тихий Дон», отмечая, что из него «и потомкам будет ясно, в какое страшное время мы жили» (31 сентября 1933 г.).
    Роман «Яик уходит в море» после длительных мытарств автора все-таки был опубликован вначале в журнале «Красная новь», а затем отдельным изданием. Произведение подверглось самой жесткой цензуре и беззастенчивым редакторским исправлениям: «Отдыхаю первый день от своего злополучного романа... Больше 150 купюр сделано в нем. Осталось ли что от него? Кое-что осталось. Во всяком случае, пополнее, чем в «Красной нови»... С романом я апеллировал к заведующему Главлито т. Генгулову, только после этого удалось отстоять основное. Хорошо, что успел себе переплести 2 экз.». Но где они, эти экземпляры, дающие наиболее точное представление об авторском замысле? Исчезли где-то в «бездне» НКВД?.. Или, может, когда-то появятся на свет Божий? В Уральске до сих пор существует версия, согласно которой один из этих экземпляров полного, без купюр, романа находился в семье Косаревых, каленовских старожилов. В частности, в семейных воспоминаниях утверждается, что машинописная копия произведения была подарена писателем в июле 1937 года Александру Косареву с надписью: «Другу детства Сашке от Валерки». Поиски данного экземпляра книги, к сожалению, не увенчались успехом.