Наша история полна загадок и тайн. Ее неоднократно подправляли в угоду правителей и политиков, а потому даже такое, казалось бы, недалекое прошлое, как революция 1917 года, по-прежнему остается неким мифом. Но что же на самом деле происходило 90 лет назад в Уральске?
Об этом задумался Николай Григорьевич Чесноков. Итогом его кропотливого труда стала книга «Исторический провал», право первой публикации которой старейший журналист Приуралья предоставил «Надежде». Редакция благодарит автора за сотрудничество и надеется, что уральцы вновь откроют для себя много интересного, а еще больше – неожиданного, в том числе, возможно, и о своих родственниках, живших в ту пору коренных перемен.

КОЛОКОЛА ПАМЯТИ

Печальное кровавое прошлое скрыто холмами и холмиками личных и безымянных братских могил, массовыми захоронениями, давно поросшими травой забвения. Уже нет тех людей, кто знал в лицо, кто оплакивал несчастных, кто неизгладимо хранил в памяти и мог, божась, подтвердить то или иное трагическое событие.
Памятью той трагической эпохи остались документы, мемуары, газетные страницы. Но они, как и люди, свидетельствуя, не лишены субъективности, предвзятости, а нередко бахвальства и лжи. Пройти пороги героизации одного движения и беззастенчивого охаивания другого, понять деяния людей, беспристрастно взвесить все «за» и «против» - задача не из легких и не одного поколения.
Извлечения для излечения. Да, потребуется извлечь много горьких лекарств, называемых ПРАВДОЙ, чтоб излечить наши искалеченные души. Нужны фармацевты философии, истории и прочих общественных наук, литераторы, журналисты, политики и практики, чтобы придумать такие лекарства, которые снимали бы непреходящую душевную боль у внуков и правнуков.
Попробуем из бездонной пучины дней, из бурлящего потока событий извлечь хотя бы отдельные штришки, чтобы воссоздать всего лишь черновой набросок безмолвствующей картины тех далеких лет, где безумствовали страсти, играя жизнью и смертью людей, где соседствовали радость и горе, восторг и отчаяние, надежда и разочарование, верность и измена, товарищество и предательство, благородство и коварство, мужество и трусость, порядочность и обман, дружба и вероломство, искренность и ложь, добро и зло, честность и подлость, участие и насилие, где были осмеяны и растоптаны совесть, гордость, достоинство, торжествовали ожесточение и преступления. В унынии и отчаянии, в безысходности наступали упадок и крушение.
Иные хотели бы, чтобы колокола нашей памяти никогда не звучали, но они в нас.
И отдаются то благовестом, то тревожным набатом. Они хотели бы, чтобы погасли свечи упования в Храмах надежд, но они в нас – в воспламененном взоре, и погасить их можно только вместе с нашей жизнью. Они хотели бы, чтобы наше покаяние осталось словесной шелухой. Не быть этому, как, впрочем, и тому, что было недавно, захлестнув мутной волной большевизма сознание многих.
С неистовым рокочущим перезвоном колоколов скорбной памяти во вселенском Храме надежд, где теплятся свечи упования и покаяния, сливается биение исстрадавшихся наших сердец.
Пусть звучат колокола памяти, горят неугасимые свечи в вашем Храме надежды.
Из пучины дней
На фронтах мировой войны уже третий год днями и ночами гремели ружейные и орудийные выстрелы и залпы, строчили пулеметы, рвались снаряды и бомбы. Перепаханная снарядами, засеянная человеческими костями, осколками, картечью, пулями, обильно политая человеческой кровью европейская земля прорастала чертополохом бытия – горем и печалью.
В городах, деревнях и станицах России на глазах вдов и сирот не просыхали слезы. Как всегда, кто-то наживался на войне, богател. Люди труда - рабочие и крестьяне, а в основном женщины, подростки и старики – в тяжелом труде не разгибая спины, проклинали кровопролитную бойню.
Уральское казачье войско, далекое от фронтов, казалось, было ближе других к войне. Почти все военнообязанное мужское казачье и неказачье население города и области находилось на фронтах. В семьях оплакивали погибших и свою горькую судьбу. Словом, город, станицы и поселки жили страдными днями военного времени. Казахское население области, согласно прежним договоренностям, вообще не призывалось в армию. Была попытка мобилизовать казахов на тыловые работы, но окончилась неудачей, они отказались от призыва.
ХХ век твердой, железной поступью ступал на тихие улочки Уральска рокотом машин и механизмов, будоража сны паровозными гудками.
На главной площади Большой Михайловской улицы поднялся красивый, в модном тогда среди купечества стиле модерн – белый дворец коммерческого банка. По бокам портика его стояли скульптуры казаков – один с пешней и багром, другой с пикой и саблей, - символизирующие основные занятия казачьего войска, а именно воинская служба Отечеству и рыболовство. Перед входом по бокам портика в нишах были установлены львы. Что они должны были символизировать собой? Конечно, не кровожадность хищников, а мощь царя зверей – всесилие денег, капитала.
На Александро-Невской площади поднялось коричневого кирпича строгое, внушительное здание государственного банка, по одной стороне в два, а по другой – в три этажа, как бы являя собой ступени подъема капитала.
В центре города, также на главной улице, как великан среди лилипутов, красной глыбой о три высоченных этажа да еще с затейливой крышей, устремленной вверх на целый этаж, по высоте вобрав в себя все шесть нормальных этажей или одноэтажных домишек, снесенных под его строительство, поднялся Дом купца Карева, как символ мощи и бастион незыблемости капитала.
В остальном город мало чем отличался, как и сама жизнь, от прошлого, XIX века, разве что наряду с лошадиными упряжками на улицах можно было видеть автомобили и мотоциклы.
От зари утренней и дотемна тарахтели и гремели мельницы, чадя мазутной гарью и покрывая все вокруг белой мучной пылью. Их было в городе 15 да еще десятки на окраинах города – ветряных.
За десять верст несло кислотой от вынесенных за город кожевенных заводов, но не избавивших его от вони. Пахло жженой шерстью от валяльной и суконно-шерстяной фабрик. Сладкой желтой пылью окутывали окрестные кварталы два лакричных (солодковых) завода.
Рабочие спешили в вязальную, шубную мастерские, на кирпичные заводы и другие мелкие кустарные и полукустарные предприятия. Как и три века назад, стучали по наковальням на окраинах города кузнецы.
Тупиковая железнодорожная станция, вынесенная за город, считалась крупнейшим предприятием. На станции – вагонное депо на один вагон, локомотивное депо на три станка для паровозов, тридцать паровозов, водокачка, два больших склада для товаров и великолепный вокзал с рестораном.
В годы мировой войны вступил в строй и начал выдавать продукцию холодильник (мясокомбинат), также вынесенный за город, а на станции поднялся громадный элеватор.
За годы войны крупным предприятием стала механическая мастерская купца Винклера. Скорее это уже была не мастерская, а завод – кузница с меховым дутьем, слесарно-тесочные и жестяно-кровельные верстаки, токарные станки. В подвале был оборудован тигельно-литейный цех. Заказы в военное время росли, соответственно увеличивался и рабочий день кузнецов, токарей, литейщиков, жестянщиков, чернорабочих, учеников - до 12 часов ежедневно, доходя иногда до 16 часов.
И, конечно, гордостью уральцев оставался новый базар в обрамлении кирпичных добротных одно-двухэтажных магазинов, гостиниц, лавок, ларьков, растянувшихся по обеим сторонам широкой Туркестанской площади чуть ли не на две версты. Тут можно было купить, заказать с доставкой на дом все, что необходимо человеку для жизни и в быту, и в хозяйстве.
В ярмарочные дни даже эта громадная площадь не вмещала всего разнообразия привозимых продуктов питания и товаров, и открывался дополнительный базар между последними кварталами города и Казенным садом (ныне парком культуры и отдыха). Кроме того, в городе ежедневно открывали двери сотни магазинов и лавок – почти в каждом квартале.
По утрам ученики бегали в школы, гимназии, реальное училище, те, что постарше, степенно ходили в учительскую и духовную семинарии. Несмотря на военное время, не пустовали театр, библиотеки, музей, цирк, клубы, кинотеатры.
Призывно звонили колокола почти двадцати православных церквей, и с трех мечетей муэдзины возглашали с минаретов часы молитвы.
По-прежнему в прохладе вечеров и в праздничные дни на бульварах и западной стороне главной улицы, так называемой Бархатной, по установившейся издавна традиции гуляли разряженные дамы и девицы, сопровождаемые щеголеватыми молодыми офицерами и отутюженными чиновниками, а по восточной стороне – Ситцевой – деловито сновал простой люд, нередко в перепачканой и залатанной одежонке. В богатом городе не все жили богато. Хотя и меньше стало в городе улыбчивых людей, но большинство надеялось на лучшее будущее. И каждый думающий видел его по-своему.
По Европе давно обреченно бродил роковой призрак коммунизма, обещавший всеобщее благоденствие, но при условии отречения от Бога и уничтожения богачей. И вдруг в России это привидение обрело новое дыхание, оделось в тогу большевизма. Не обошло оно и Уральск. Его идеи захватили умы небольшой части жителей, пожелавших за счет богатых обогатиться. И, как всякий призрак, он не показывался днем на глаза, а вечерами, а то и ночами, мутил разум чаще рабочих окраин.
В станицах, поселках и на хуторах также стало меньше мужчин, да и те – старики да инвалиды, прибавилось вдов и сирот, на плечи которых легла непосильная казачья работа. Совсем не случайно и не от благости жизни, а исходя из опыта прошлого и настоящего, когда вдовами становились многие казачки, а сиротами еще больше детей, общество не бросало их на произвол судьбы, не оставляло без присмотра и поддержки. Дети погибшего казака считались детьми атамана до тех пор, пока мать не выйдет замуж или дети не «встанут на ноги». Атаман принимал заботу о них на себя под пристальным присмотром всей станицы. А взять замуж вдову с детьми и воспитать ее детей, не разделяя на своих и чужих, считалось благородным делом, особой честью. И в войске не было малолетних бродяг и попрошаек.
Вдова наравне с казаками имела право ходить на круг, потом на сходки, решать с казаками все общественные дела, выбирать депутатов на съезды выборных, могла самостоятельно вести хозяйство, нанимая работников на рыболовство и сенокос, на равных с казаками принималась в артель. А в 1912 году съезд выборных войска принял вообще беспрецедентное по тому времени положение, предоставив право казака женщине, если общество удостоверит, что жена не живет с мужем не по своей воле, а по вине мужа. Такого равноправия женщин и мужчин не знала ни одна страна мира.
Война резко высветила и вычленила социальные проблемы в стране. Но Уральская область – богатейший край России, пожалуй, менее других областей и губерний был подвержен кризисным явлениям. Сельское хозяйство – основная отрасль – не претерпело заметного упадка. Хотя нужда давно и прочно обосновалась во многих домах, особенно горожан. Но она не была вопиющей.
Хорошие семена, попав в благодатную почву, дают добрый урожай, а злые слова, брошенные в плохое, неблагоприятное время, прорастают разрушительными делами. А злых слов в годы войны более чем достаточно. И они стали губительными и гибельными для страны и уральской общины.
Призрак коммунизма, забредший в Россию, оплодотворенный злыми словами недовольства, обильно политый дождем слез, пророс на российской почве социал-демократией, а вызрел большевизмом – сорняком, заглушившим все живое. И в Уральске, как и везде, он появился в подвалах, в подклетах и рос преимущественно ночами, как все темное – сговор на воровство, грабеж, разбой, убийства.
Первые, довольно скудные плоды призрак собрал в начале века, громко аукнувшись в 1905 году.
Пробужденные первой русской революцией, встряхнувшей умы, люди России прислушивались к поступи призрака, одни с иронической усмешкой, другие с трепетным ужасом, третьи - улавливая в словах большевиков и других радикальных партий нечно новое, и все более протестуя против властей и работодателей. Напряженные нервы держались на пределе. Вот-вот могла лопнуть та тонкая нить, что удерживала еще от взрыва сознания.
Николай ЧЕСНОКОВ
(Продолжение следует)

Ярослава РЕВЯКИНА,
фото Георгия СЕМЕНОВА