В сердце каждого из нас, любящего и боготворящего Пушкина, наверняка есть свой первый памятник великому гению русской поэзии.




Для меня таковым является его «Руслан и Людмила». Прочитанная «запойно» в ранние детские годы, она вскоре пришла в мою деревенскую жизнь кинофильмом с одноименным названием.
Нищенствующий после войны колхоз нашел средства, чтобы показать картину безвозмездно, под открытым небом: колхозное руководство заплатило заезжему из райцентра киномеханику за всех собравшихся на просмотр незабвенной сказки у… стены школьного здания – именно на нашей семилетней школе была устроена демонстрация «Руслана и Людмилы». У кинопередвижки не оказалось экрана, вот его-то и заменила белая школьная стенка. Публика свободно восседала на травяной площади по соседству с уличной дорогой.
Впечатление было неописуемое! Еще бы – ведь происходящее на стене-экране очень гармонично вписывалось в реальный окружающий меня мир: где-то неподалеку ржала лошадь, трещал сверчок, а в темном звездном небе прямо над головой кружил пушкинский Черномор…

Цепко схватилась память и за диафильм про жизнь Пушкина, который нам показывал в часы внеклассной работы ярый поклонник таланта поэта учитель Степан Фомич Гришанов. Все было прекрасно и желанно на картинках, спроецированных через фонарь. Я с упоением читал и слушал из уст интеллектуала-учителя биографию великого поэта, входя и познавая мир его творчества, радости, тревог и забот. Но категорически протестовал против сценок, изображающих роковую дуэль. Диафильм смотрел неоднократно и, наперед зная о смертельном дантесовском выстреле, каждый раз выражал искреннее детское неприятие диапозитива-стеклышка, на котором любимый поэт, сраженный «хладнокровно наведенным ударом», замертво падает в снег…
Больно было. Очень больно…
Дуэль на Черной речке под Петербургом состоялась 27 января по старому стилю в пятом часу вечера. Стрелялись Пушкин и Дантес де Геккерн. Данзас и д’Аршиак служили секундантами. Ими четырьмя и исчерпываются прямые участники и свидетели дуэли.

Вечером того же дня смертельно раненного Пушкина привезли домой на набережную Мойки. Требовалась безотлагательная медицинская помощь. Мемуарист писал: «Оставшись с Шольцем, Пушкин спросил: «Что вы думаете о моей ране? – я чувствовал при выстреле сильный удар в бок, и горячо стрельнуло в поясницу. Дорогою шло много крови. Скажите откровенно, как вы находите рану?» - «Не могу от вас скрыть, она опасная». – «Скажите мне, смертельная?» - «Считаю долгом не скрывать и того. Но услышим мнение Арендта и Саломона, за коими послано». – «Благодарю вас, вы поступили по отношению ко мне как честный человек», - сказал Пушкин… Он немного погодя спросил: «Разве вы думаете, что я часу не проживу?» - «О нет!..» - возразил Шольц. Он пытался вселить в поэта надежду.
Вскоре доложили о прибытии придворного лейб-медика Арендта. И вновь повторилась недавняя ситуация – Пушкин заявил, что ему «необходимо знать наверное свое положение, чтобы успеть сделать некоторые нужные распоряжения».

Между тем в доме на Мойке собирались близкие друзья поэта. Приехали Жуковский, Вяземские, Виельгорский…
Еще до отъезда Арендта примчался врач семьи Пушкиных – И. Т. Спасский. Именно ему удалось потом стать одним из самых объективный летописцев последних дней Пушкина…
Черная печаль с Черной речки пришла в семью Пушкиных… Дверь открылась без предупреждения, и возникший в ее проеме Константин Карлович Данзас в расстегнутой верхней одежде взволнованно прерывающимся голосом проговорил жене Пушкина:
- Наталья Николаевна! Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Александр Сергеевич легко ранен…
Она бросается в прихожую, ноги ее не держат. Прислоняется к стене и сквозь пелену уходящего сознания видит, как камердинер Никита несет Пушкина в кабинет, прижимая к себе, как ребенка. А распахнутая, сползающая шуба волочится по полу.
- Будь спокойна. Ты ни в чем не виновна. Все будет хорошо, - одними губами говорит Пушкин и пытается улыбнуться.

Потом были дни и ночи, но когда была ночь и когда день – она не знала. Не знала с той поры, когда ее самоё потряс ее же безумный крик: «Пушкин! Ты будешь жить!» - и его лицо, величественное, спокойное и прекрасное, какого она не знала в прежней его жизни.
10 февраля по новому стилю Пушкина не стало. Сердце поэта перестало биться в 14 часов 45 минут. И сейчас о скорбной минуте напоминают часы в его кабинете, навсегда остановленные на этом мгновении. Был открыт доступ к телу – и паломничество к Пушкину стало, о свидетельству современников, поистине всенародным.

Борис КУЗНЕЦОВ