Продолжение.
Начало в №№ 22-32, 36-50

Наша история полна загадок и тайн. Ее неоднократно подправляли в угоду правителям и политикам, а потому даже такое, казалось бы, недалекое прошлое, как революция 1917 года, по-прежнему остается неким мифом. Но что же на самом деле происходило 90 лет назад в Уральске?
Об этом задумался Николай Григорьевич Чесноков. Итогом его кропотливого труда стала книга «Исторический провал», право первой публикации которой старейший журналист Приуралья предоставил «Надежде». Редакция благодарит автора за сотрудничество и надеется, что уральцы вновь откроют для себя много интересного, а еще больше – неожиданного, в том числе, возможно, и о своих родственниках, живших в ту пору коренных перемен.

Июльские новости
5 июля Войсковой съезд решил отпустить на две-три недели для хозяйственных нужд пять процентов казаков из полков, находившихся в прифронтовой зоне.
В низовских станицах в эту пору нет никакого промысла, а в верховских наступает страдная пора в степи, вот и решено заменить верховских гурьевскими на грани войска. В начале июля из Гурьева в Уральск отправляется эшелон казаков 1914, 1915, и 1916 годов постановок.
«До Г. (Гребенщикова – Н. Ч.), - пишет газета «Яицкая воля», - казаки ехали без особой задержки, по прибытии же в Г. впервые для них не только не торопились дать подводы, но давали их только тогда, когда самим казакам приходилось разыскивать их и брать чуть ли не силой. Начиная с этого поселка не только не было сочувствия, но порой случалось, что казаки не желали давать даже квартиры. Это отношение, недостойное яицкого казака, естественно, повлияло на казаков эшелона и, как казаки выражались, «вложило в их сердца камень».
«Шибко обидно и досадно! Значит, и у нас в войске есть казаки «такой категории», - говорит один гурьевский казак на смотре у Триумфальной арки. Экстренный съезд принял постановление: лишить казаков всех этих станиц казачьего звания и пользования войсковыми угодьями со всеми вытекающими из этого правами.
В июле Войсковой съезд предупредил, что «приложит все средства борьбы с непокорными казаками и офицерами». Значит, были такие, и немало, если съезд счел необходимым публично признать это.
10 июля. В час дня повешен уральский казак Круглоозерновской станицы Сармин, четырежды Георгиевский кавалер – герой из героев, отец пятерых детей. Сармин перешел к красным, стал начальником какого-то красноармейского отряда, действовавшего на Уральском фронте, и был взят в плен.
- Немилосердно к детям его.
- Оно бы, конечно, да ведь вел-то он красноармейцев на своих же казаков.
- Оно все так, да ведь без кормильцев остались дети.
- Станичный атаман возьмет на себя отцовство.
- Возьмет ли? Ведь не за войско погиб отец, а напротив войска шел. Жалко, хороший был казак – герой. Да вот ведь мозги помутились, не той стороной стал думать.
- А что, других детей вам не жалко, что он оставил сиротами, погубив своим отрядом их отцов? А не поймай его, мог бы больше. Война есть война. Жалко, что казак на казака пошел – вот что жалко.
В июле, сразу же после того, как было отбито нападение красных, и они были отогнаны за пределы войска, в город возвращаются беженцы. Войсковой съезд награждает отличившихся в боях казаков специально учрежденными орденами и медалями Св. Архистратига Михаила.
На Столыпинском бульваре продают розы по 20 копеек.
25 июля на заседании Войскового съезда с докладом выступил председатель Войскового правительства Г. М. Фомичев, только что вернувшийся из Самары. Он сообщил о результатах совместного заседания Комитета членов Учредительного собрания с представителями Уральского правительства. Взгляды в основном совпадали. Договорились о том, что между Бузулуком и Уральском будет налажено постоянное движение тридцати автомашин для переброски оружия. Намечено строительство железной дороги между Самарой и Уральском. Обещано поставить уральцам десять тракторов. Однако были и нерадостные вести. Накануне побывавший в Уральске член комитета И. Нестеров на заседании привел отчет одного из уральских партийных работников. В нем говорилось, что «Войсковое правительство и съезд в настоящий момент непопулярны среди населения войска». И в подтверждение этого указал на факт самовольного ухода казаков некоторых частей с фронта.
В телеграмме председателя правительства Уильского оляята Д. Досмухамедова, адресованной Самарскому комитету Учредительного собрания, говорится:
«Киргизы Уральской области совершенно не связанные ничем Уральским казачьим войском на областном съезде в мае сего года поселке Джамбейты переименовали свою территорию Уильским оляятом избрали свое временное правительство» (орфография и пунктуация сохранены).
Таким образом, правительство Алашорды, 17-21 мая на съезде инициировав разделение Уральской области на две части – казачью и казахскую, теперь документально подтверждая факт, доводит до сведения КОмуча, от которого надеется получить моральную и материальную поддержку.
31 июля (13 августа) газеты сообщают, что Урал набит судаком и сазаном. И он «кровожаден, как красноармеец».
…Пашенька – ученик младших классов гимназии, за летние каникулы загорел, возмужал. Время клонилось к полудню, когда он, запыхавшись, прибежал домой.
- Маманя-маманя, сбегай к Витошновым, попроси тележку, я знаю – у них есть.
- Эт зачем еще? У нас телеги своей что ли нет.
- Маманя, не телегу, а тележку попроси. Ну сходи, - умоляюще просит Пашенька.
- Зачем тебе тележка-то нужна? А синяк, синяк-то под глазом отчего? Подрался или побили?
- Что ты, овод вжалил, пройдет. Я пумал больно много рыбы, не донести. Сходи, мамань. Звездочку, чай, папаня не даст, да его и нет дома. Сходи.
- Бедненький мой, больно, небось? А зачем нам много-то рыбы? Лето чай, протухнет, - разглядывая синяк, качала головой Клавдия Мефодьевна.
- Я ее посолю. Балык из сазана – ум отъешь. – Уклоняясь от матери, намеревавшейся поцеловать его, говорил Пашенька.
Клавдия Мефодьевна так любила свое единственное чадо, что ни в чем не могла отказать ему. Сходила. Пришла с тележкой, которую не знала как везти – никогда не брала в руки. Везла, постоянно оглядываясь по сторонам – как бы кто не узрел. Стыды головушке – казачке да с тележкой, когда на дворе и строевой конь, и выездная, и рабочие лошади, и сам жив-здоров. Но чего не сделаешь для любимца.
Гремя тележкой, вприпрыжку понесся Пашенька на Урал. Прошел час, не меньше, когда Пашенька, обливаясь потом и тяжело дыша, вкатил во двор тележку с дыбящимися на ней двумя влажными мешками.
- Батюшки мои, Владычица пречистая, что с тобой, как эт ты сумел довезти? Гожинький мой, где столько-то рыбы-то взял? И куды ее девать теперьча будем, на базар, что ль? Зачем?
- Наудил сам. Одна за другой так и прет, так и прет, - деловито, нарочито сурово отвечал рыбак. – Панечка Зыбин со мной был. У него поменьше будет. Щас за его уловом сбегаю. Он на Урале остался. Бережет.
- Постой-постой, отдохни чуток, потом побежишь. Куда мне ее девать-то? Погреб битком набит, да и рыбой провоняет, если ее спустить.
- А ты себе оставь сколь надо, а остальную раздай кому-то.
- Больно кому надо. Тетка Полюшка сама вчерась судака предлагала. Жарища-т стоит, протухнет, не дай Бог. И так вонища от нее на весь двор.
Пока Пашенька бегал за рыбой Панечки, Клавдия Мефодьевна обошла всех соседей, предлагая рыбу. Кто с утра уже купил на рыбьем базаре, где ее почти нипочем отдают, кто сам наловил.
К вечеру вернулся из лугов отец. Почуяв рыбий дух, насторожился. Потом отругал Пашеньку, возмущаясь тем, что до Урала ни у кого нет дела – стоит, как чужой, без охраны. Обещал вдругорядь всыпать Пашеньке горяченьких под штанишки. Пашенька, виновато опустив голову и почти плача, оправдывался, что, мол, удержу не было – клюет да клюет, снимешь одного, а тут другой, - и забыл, что лишка хватил.
За ужином, ухмыляясь в бороду, Евлампий Егорыч нахваливал жаренного в каймаке сазана, то ли, мол, стряпуха больно уж большая мастерица, то ли рыбак только таку вкусну рыбу ловил.
- Панечка – мужик, а тоже больно ловок ловить, - осмелел Пашенька. – Будто казак.
- Пущай ловят, не то вверх брюхом всплывет, дышать нечем будет, воды не хватит. Настоящей рыбы много, а ловить-то ее некому, все войной занялись.
- А говорят, неказакам нельзя.
- Нельзя было, когда она вся впрок шла. А теперь… Вон бадья под рукомойником полная, а из него все капает, и вода переливается на пол. Так и рыба, если ее не ловить – не вместится в Урале. Дохнуть станет. Было так не раз, когда она в маловодье задыхалась и гибла.
- А почему нельзя-то было?
- Видишь ли, Урал в местельном владении всех уральских казаков, ну, как воздух, которым мы все вместе дышим и не делим на твой иль там еще чей-то. Так и Урал – просто казачий, всех казаков уральских.
- А почему не Панькин тоже?
- Потому что он не казак, а мужик, значит, посторонний. Не моя земля, скажем, где-нибудь в Японии иль там в Германии, а японцев и немцев. Так и наша искони называется, как скажем, Германия, - Земля Уральского казачьего войска. Сунься я, хоша бы бахчи посадить где-нибудь в Германии иль Польше, - попрут меня почем зря. Чужой я там. Так и у нас, на нашей земле и на Урале никому нельзя, окромя казаков.
- Сам говоришь, как воздух местельный. Воздухом-то не запрещается никому дышать, а на Урале мужикам ловить рыбу нельзя.
- Погляжу я на тебя, бестолковый ты, Пашенька. Воздух местельный. Вон ветерок прохладцей повеял, а откуда он, воздух-то-ветерок – Бог весть, может, из Сибири, а может, из Китая. Его не поделишь, и не надо. А земля и воды поделены между странами, кому что досталось. И наша земля и наш Урал – казачий, как бы маленькая такая страна-государство в великом государстве – России. И ни немцам, и ни китайцам, ни мужикам ни-ни. В Россию приезжают и немцы, и французы, и люди других народов – живи, пожалуйста, работай, торгуй иль еще чем занимайся, но по нашим законам, российским. Так и у нас в войске – мужик ли ты, хохол ли, и немцы есть у нас – живи, но по нашим, казачьим законам. Насильно никого не тянем, а приехал – живи, Бог с тобой. За то нынче и воюем, что большевики хотят разделить нашу сторонушку промеж мужиками, а они тут – сбоку припека. Вон намедни Войсковой съезд большевикам ответил, что мы, мол, зарубежная страна. Вы там как хотите, а мы здесь – как знаем. А им все неймется, лезут – и все тут.
- Папань, а жереха на Урале – кипит перекат за Бородинским взвозом. Сделай мне блесну, а того лучше – купи. А? Насушим.
- Судак, должно быть. Жереху рано еще бить.
- Нет, жерех, сказывал казак, проходивший мимо.
- И за рыбу вас не отделал, язви его возьми. Талу в талах не нашел, что ль.
- А мы ее в кустах, в холодке прятали.
- А-а, значит, прятали как ворованное. Попались мне, голубчики?! Будет на вас управа, попадет на орехи.

Время
Время. У них его осталось чуть больше года. Отец, мать и сын Думчевы – все сгинут в пучине гражданской войны.
Фамилия Думчевых на Урале осталась, но от другой ветви когда-то мощного казачьего кряжа – древа Думчевых.

Николай ЧЕСНОКОВ
(Продолжение следует)