В конце марта в ходе официального визита в Казахстан президента Польши Леха Качиньского состоялось событие, напрямую касающееся нашей области. Аким ЗКО Нургали Ашимов провел переговоры с маршалэком Куявско-Поморского воеводства Пиотром Солбецким. В итоге было подписано соглашение о межрегиональном сотрудничестве между Западно-Казахстанской областью и Куявско-Поморским воеводством, которое предусматривает широкое развитие взаимовыгодных побратимских связей как в торгово-экономической, так и научно-технической и культурной сферах.
А когда зародились отношения между Казахстаном и Польшей, что раньше связывало наши страны? Ответ на эти вопросы можно узнать из очередного исследования нашего давнего автора Бисена Жумагалиевича Жумагалиева.

Продолжение. Начало в № 16-18
Польский романтик Густав Зелиньски за связь с тайной патриотической организацией "Месть народа" был сослан в 1834 году, как тогда говорили, "в киргизские степи".
Он поддался очарованию этого края, влюбился в его природу, полюбил свободных пастухов, а в их жизни нашел вдохновение для поэтических строк. Его поэма «Киргиз» стала первым в мировой литературе произведением казахской тематики.
Во время семилетнего пребывания в Ишиме Густав Зелиньски много раз пускался в путешествия вглубь степей. Он добрался до Акмолы, которая именно тогда была основана как российская крепость на караванном пути, ведущем из Хивы и Бухары в европейскую часть России.
Поэтические заметки Густава Зелиньского содержали бесценные этнографические наблюдения, которые были необычайно образными. Польский путешественник пытливо интересовался жизнью, обычаями и легендами казахов. Сам ссыльный, он стал выразителем интересов народа, высоко ценящего свою свободу.
Поэма «Киргиз» была издана в Вильно в 1842 году, после возвращения Густава Зелиньского из ссылки. Это литературное произведение польского романтика о казахах стало модным во многих странах. Оно дважды переведено на русский язык, четырежды – на немецкий, позже - на чешский, французский, итальянский и английский
Поэтический сюжет «Киргиза» - это трагическая любовь двух молодых людей, на которых пала тень кровной мести. Много таких историй может рассказать казахская степь. В письме, посланном из Ишима одной знакомой даме в 1841 году, Густав Зелиньски сам называет эту историю «коротким рассказом», потому что она была только поводом для показа очаровавшей его жизни казахов. Благодаря этому сохранилось сделанное более полтора века назад его описание кочевий, обозов, странствующих по степи, вечерних пиршеств в юртах.
Павел Цеплиньски - товарищ по ссылке и друг поэта - представил историю создания «Киргиза» в воспоминаниях, которые были написаны после смерти Густава Зелиньского: «Мы жили вместе в Тобольской губернии, в уездном городе Ишиме, где нас было тринадцать. Из этого числа Адольф Янушкевич, Густав Зелиньски, Эугени Лемпицки, Михал Морачевски и я, нижеподписавшийся, любили охотиться на дичь. У каждого из нас была собственная легавая, мы вместе держали двух лошадей и столько же повозок, на которых выезжали в разные стороны в степь, и нам очень везло – мы не знали, куда девать добычу.
От жителей Ишима мы узнали, что на расстоянии семи миль от города есть так называемая Бурлакова степь, весьма обильная разными породами птицы. Разузнав дорогу и запасясь самоваром и провиантом на четыре дня для себя, собак и лошадей, в середине июля мы отправились на большую охоту… мы двинулись на поиски киргизских юрт и, к счастью, сразу их нашли. Одну из этих юрт мы сняли на два дня и при этом познакомились с ее хозяином, то есть господином, с его сыновьями и тремя дочерьми: Никсимелей, Демелей и Картанкой – героинями поэмы «Киргиз».
По мнению Павла Цеплиньского, Картанка была самой красивой из них. Она единственная «умела что-то там щебетать по-русски», развлекала их и занимала беседой. Друг Зелиньского выразил удивление, что не ее, а Демелю поэт сделал главной героиней своей романтической повести.
Свои письма в Польшу с рассказами о казахских путешествиях Зелиньски расцвечивал интересными подробностями. «Вид просторной степи таит в себе немало поэзии, так как внушает какие-то тоскливые, меланхолические чувства, и невольно взор отрывается от земли к небу». Он подчеркивал, что жители этой степи, потомки некогда воинственных племен, стали народом «исключительно пастушеским, единственный промысел которого – разведение лошадей и скота». Он добавляет, что «дикий гостеприимный киргиз почти рождается на коне». Он – часть степной природы, которая с детства приучает его к опасностям.
Молодой ссыльный, находящийся в Ишиме, не мог знать отчета Бенедикта Поляка о путешествии через степи. Сомнительно, что он вообще о нем слышал. Тем интереснее сравнить описания, которые по времени разделяют 600 лет. Не только сцены из жизни пастухов, показанные обоими польскими путешественниками, но и описания природы. Особенно – степных стихий.
Густав Зелиньски ввел в польский язык много казахских слов, значение которых лично разъяснял в приписках к своим поэмам. У него ерхак – это «мужское полупальто из жеребячьей кожи». Чадры он сравнивал с заслонами, которые «у киргизок белые, закрывающие голову, кроме лица, и половину фигуры». (Казашки не закрывали лицо пред незнакомыми мужчинами, также и в том случае, если это были европейцы). Курдюк он представил как «короткий хвост у киргизских овец, который заполняется жиром» и т.д.
Поэма «Степи» (на снимке справа) увидела свет в Познани в 1856 году. Она тоже была переведена на множество языков.
Густав Зелиньски происходил из семьи с глубокими патриотическими традициями. Предки шляхтича с Куяв заседали в сенате Речи Посполитой, играли заметную роль в общественной жизни страны. Дед по матери был генералом и депутатом Четырехлетнего Сейма. Отец, полковник, сражался с пруссаками на Нарве, являясь участником восстания под предводительством Тадеуша Костюшко. Студентом Варшавского университета будущий поэт Густав Зелиньски участвовал в Ноябрьском восстании 1830 года. Был сержантом артиллерии. Отличился в битве под Варшавой.
В своем вступлении к «Киргизу» и другим произведениям Густава Зелиньского», изданным в 1956 году, будущий директор варшавского Музея литературы им. Адама Мицкевича писал, что в ХІХ веке «Киргиза» читали так же часто, как и «Гражину» Мицкевича. «Это одна из наших лучших поэм», - утверждал Антони Эдвард Одынец – филарет, друживший с Мицкевичем. Когда в 1881 году Зелиньски покинул земную юдоль, авторы некрологов писали: «Разошелся по стране шепот, словно вздох: умер автор «Киргиза», и особо подчеркивали, что хоть «Киргиз» изображает жизнь и обычаи «чужого для нас народа, он пронизан живым чувством природы и основан на мотивах человеческих чувств, вечно истинных, неизменных».
Польские революционеры-демократы очень уважительно, с особой сердечностью относились к простым казахам, видя их угнетенное состояние, жалкое существование, нищету и бесправие. Они помогали, как могли, местным жителям, изучали их образ жизни, искренне симпатизировали им, отмечая их стремление к свободе.
Самым капитальным по объему и охвату всех сторон жизни казахов был труд польского ссыльного Адольфа Янушкевича, изданный после его смерти в Париже в 1861 году.
Адольф Янушкевич родился в 1803 году в Несвиже (бывшей Минской губернии) в семье, члены которой сражались за свободу и независимость Польши в войсках Тадеуша Костюшко. Мать Адольфа была близкой родственницей прославленного героя. После окончания Виленского университета Янушкевич вернулся в родные места. Его ожидало счастливое будущее: избрание депутатом сейма, любовь очаровательной девушки Степаниды, уважение родных.
Шел 1830 год… Едва Янушкевич добрался до родных мест, началось восстание в Варшаве. Адольф вместе с братом Евстахием - в рядах восставших. В одном из сражений с русской армией, семь раз раненный, Адольф был взят в плен. Приговором от 4 марта 1832 года Адольф Янушкевич был лишен дворянского звания с конфискацией имущества и сослан в Сибирь на 25 лет.
Адольф в составе экспедиции ездит в далекие казахские аулы, знакомится с бытом, укладом жизни. Он проводил на территории Семиречья перепись населения. С Великой Ордой, однако, столкнулся раньше. В 1845 году добрался до гор Тарбагатая на границе с Китаем почти той же дорогой, что и монах Бенедикт. Он был первым поляком, который описал подножие горной цепи Алатау.
В числе разного рода сцен из жизни местного населения Янушкевич описал интересную встречу с казахами на китайской границе:
«На рассвете киргизы, вооруженные по-своему, привезли два шатра, рыбу с кумысом и барана. Дождь. В четыре началась кочевка… Сначала ехал кошбачши. За ним шли аулы длинным рядом верблюдов, навьюченных юртами и всяким имуществом, потом овцы и козы, скота и коней не было, потому что стада шли стороной, чтобы меньше было пыли. Принаряженные женщины эскортировали верблюдов, мальчики показывали свою удаль, гарцуя на лошадях возле девчат, остальные ехали при табунах. Шесть часов длилась эта кочевка».
Янушкевич хвалил достоинства казахской юрты:
«С наслаждением мы отдохнули после трех дней пути в нашей огромной юрте. Я не знаю более теплого чувства, чем то, которое возникает, когда входишь после стольких дней мучения в юрту, особенно если перед этим обольешься холодной водой или искупаешься».
Находясь в гостях у казахов, Янушкевич много раз имел возможность познакомиться с их свадебными обычаями. Он красочно их описал.
Хорошо освоив казахский язык, Янушкевич живо и непринужденно ведет свой рассказ об увиденном в казахских степях. Дает отличную характеристику знатным людям того периода, с кем посчастливилось ему встречаться. Посетив Семипалатинск, с удивлением отмечает, что «киргизский язык употребляется почти повсеместно. Даже прекрасная половина российского племени бегло говорит на нем, как наши дамы на французском».
Янушкевич питает пристрастие к народному творчеству, легендам, песням, сказаниям – с удовольствием записывает их. Ярко и красочно описывает байгу. Большого мастерства достигает он в описании природы. Здесь он выступает не как любознательный человек, а как настоящий художник. Для всех явлений природы и населяющего ее мира находятся в его палитре щедрые краски. И все это освещается великим светом гуманной души, что делает дневники и письма Янушкевича неповторимыми в своем роде произведениями. Отпечаток его замечательной личности хранят все его записи.
Особой выразительности достигает Янушкевич, рисуя колоритные образы знаменитых казахских акынов, красноречивых биев, известных деятелей. Он записал, например, айтыс знаменитого Кокшетауского акына Орынбая и Джанака.
«Как на Олимпийских играх, – пишет Янушкевич, – два поэта боролись друг с другом. Едва один выстрелит строфой, другой немедля отстреливается, первый смело нападал, второй мастерски защищался, страсть у обоих все возрастала и разжигала острую борьбу. Это была захватывающая картина.
Орынбай запел, как неудержимый, словно Ниагарский водопад, и, не передохнув ни минуты, пел в течение часа. Это, действительно, ураган песни. В этом состязании было что-то невыразимо прекрасное, и я получил большое наслаждение».
Янушкевича приятно удивляет слепая поэтесса. «Я давно уже слышал, что в здешней волости находится слепая девушка, поэтесса-импровизатор. Ее привели к нам. Ее имя – Джазык, слепая от рождения, она считает, что ей 20 лет, но выглядит старше. Лицо довольно привлекательное, немного тронутое оспой, румяное. Выпив кумыса, она начала свое выступление и пела о том, что отобрали исконную землю - Каркаралинские горы и их долины, о несправедливости русских чиновников, местных богатеев: «…Жили мы свободно, спокойно, султаны, сговорившись с урусами, ослепленные блеском их золота, продали нас, невинных».
Тут же пишет письмо другу Михалу в Тобольск: «посылаю вам любопытную импровизацию киргизской девушки Джазык. Посылаю ее, чтобы вы имели представление о том, что такое киргизская поэзия. И все это ведь я слышу своими ушами, в степи, среди народа, который мир считает диким и варварским! Несколько дней назад я был свидетелем столкновения между двумя враждующими партиями и с удивлением рукоплескал ораторам, которые никогда и не слышали о Демосфене и Цицероне. А сегодня передо мной выступают поэты, не умеющие ни читать, ни писать, однако поражающие меня своими талантами, ибо песни их так много говорят моей душе и сердцу. И это дикие варвары? И это народ, которому вовек предназначено быть только никчемными пастухами, лишенными всякого иного будущего? О нет! Воистину! Народ, который одарен творцом такими способностями, не может остаться чуждым цивилизации; дух ее проникнет когда-нибудь в киргизские пустыни, раздует здесь искорки света, и придет время, когда кочующий сегодня номад займет почетное место среди народов, которые нынче смотрят на него сверху вниз».
Так говорит Янушкевич. Такие светлые мысли могли появиться только у человека, уважающего и влюбленного в этот народ, среди которого пришлось ему жить и познавать его.

Бисен ЖУМАГАЛИЕВ,
ветеран Великой Отечественной войны
(Продолжение следует,
фото Георгий СЕМЕНОВ