Наша история полна загадок и тайн. Ее неоднократно подправляли в угоду правителям и политикам, а потому даже такое, казалось бы, недалекое прошлое, как революция 1917 года, по-прежнему остается неким мифом. Но что же на самом деле происходило 90 лет назад в Уральске?
Об этом задумался Николай Григорьевич Чесноков. Итогом его кропотливого труда стала книга «Исторический провал», право первой публикации которой старейший журналист Приуралья предоставил «Надежде». Редакция благодарит автора за сотрудничество и надеется, что уральцы вновь откроют для себя много интересного, а еще больше – неожиданного, в том числе, возможно, и о своих родственниках, живших в ту пору коренных перемен.
Продолжение.
Начало в №№ 22-32, 36-45

Продолжение майских новостей

17-21 мая в Джамбейте состоялся четвертый областной Алашордынский съезд, сформировавший вместо областной Земской управы Временное киргизское правительство Малой Орды Уральской области (Уильский Оляят), позже переименованной в Западное отделение Алаш-Орды. Во главе правительства встали Джанша (бывший прокурор) и Халил Досмухамедовы.
Вновь подтверждено фактическое разделение области на независимые административно-политические образования. Временное правительство одобрило политику областей Земской управы, ранее заключившей с Войсковым правительством «договор о взаимной поддержке в борьбе с большевиками».
Алашордынский и Войсковой съезды обменялись приветствиями.
22 мая Войсковой съезд принял постановление за подписью В. Д. Кирпичникова, в котором говорилось: «Войсковой съезд постановил: приветствовать областной киргизский съезд и его правительство и киргизский народ по поводу вступления его в согласие с казаками на путь открытой решительной борьбы с большевиками».
Для «закрепления связи» Алаш-Орда и Войсковой съезд обменялись постоянными представителями (делегатами).
В мае правительство Алаш-Орды во главе с Джаншой прибыло в Уральск для продолжения переговоров и пересмотра с Войсковым правительством договора о взаимоподдержке и борьбе с большевиками, заключенного ранее с Земской управой.
Вскоре Временное правительство Алаш-Орды начало сбор денежных средств, лошадей и вербовку добровольцев для борьбы с советской властью.
Войсковой съезд «за особые услуги войску» щедро раздает воинские звания, даже генеральские. Съезд учреждает орден «Святого Михаила Архистратига» с надписью на нем: «За веру, Родину, Яик и свободу». Съезд принимает в казаки иногородних, особенно охотно – офицеров, которых тогда сбежалось в Уральск немало. Принимается в казаки полковник Генерального штаба Владимир Иванович Моторный, которому по старинной казачьей традиции (все казачьи фамилии должны оканчиваться на «ов», «ев», «ин») дается фамилия Моторнов. После этого он на протяжении почти всей гражданской войны в крае возглавляет штаб Уральской армии.
23 мая Войсковой съезд назначил полковника М. Ф. Мартынова командующим Шиповским фронтом, заместителем командующего войсками. Командующим войсками назначен генерал В. И. Акутин, начальником штаба – С. П. Кириллов, членом военной комиссии при войсковом штабе – полковник С. А. Щепихин.
День в русле веков
Семья Щурихиных по казачьим меркам была среднего достатка. Сеяли, рыбачили, держали скот. По большевистскому, классовому раскладу она скорее была кулацкой, чем середняцкой: на сенокос, уборку хлеба нанимали двух работников.
После гибели отца на германской войне, как называли казаки первую мировую, семья начала хиреть. Дед да внук – всего-то работников, и полдюжины девок-едоков. А когда внуку настала пора встать в строй, справив коня и купив обмундирование, стали считать рубли. Хотя из учебной команды, как и других, отпускали на сезонные работы, но без работника оставались круглая зима, заголовок весны и хвостатая осень. Потом Дмитрия отправили на германскую. Щурихины начали считать копейки. Дед, инвалид той же германской, уже не мог справиться с хозяйством. Жили скорее на казачьей гордости, чем на достатке, не ропща и не жалуясь. Гамузом перебрались на семейный хутор. И тут всем нашлась работа, и все были сыты, одеты и обуты.
Вернулся Дмитрий в декабре 1917 года с демобилизованными полками. Выселив из дедова гнезда квартирантов, с неделю бражничал с сослуживцами. На встречу приехали дед, мать и сестры. Навезли всякой всячины хуторской. Тут бы разгуляться казаку – пей, закусывай, всего хватает. Ан нет. Выбрали Дмитрия в комитет фронтовиков, и будто подменили казака, даже сослуживцы не узнавали. Чарку «на дух не надо». А вот курить – фронтовую блажь – не бросил.
- Чара любит пару, да и третья казаку не повредит, - говаривал дед, по праздникам закусывая горькую балычком. – А курит табачок лишь дурачок. Дурачок ты, Димка.
Внук не обижался. Да и вообще на старых у казаков не принято обижаться, они – соль казачества, его ум, совесть, слава и честь.
Приехав на встречу, семья так и осталась в городе. Девки ни в какую: «Опостылел хутор».
- Жить-то как станем? – спрашивал дед.
- Как все, - отвечали они.
- Проживем, - поддерживал Дмитрий.
Все бы ничего, да с первых дней дед с внуком взглядами разошлись на текущие события в стране. Обычно за ужином один и тот же факт, одно и то же событие каждый объяснял по-своему, почти никогда не приходя к согласию. И уж совсем разошлись, когда деда выбрали депутатом на Войсковой съезд выборных от Кожехаровской станицы, а внук, после самороспуска комитета фронтовиков, стал, как говорил дед, «отираться» в Совете.
Разгон Совета не произвел особого впечатления на Дмитрия, и все же он осуждал действия Войскового правительства.
- Ну, сестричка, - сказал он старшей Уляше, уже закончившей гимназию, - теперь не время тебе невеститься, поедем-ка на хутор, тебе приданое, а мне кладку зарабатывать.
Уляша не возражала.
- А на кого скот-то оставил? – впервые почти за три месяца с возвращения поинтересовался хозяйством у деда Дмитрий.
- На Карнаухова зятя.
С тем и отправился Дмитрий на хутор. Но перед отъездом за ужином не обошлось, конечно, без спора.
- Большевики предлагали взять власть, когда вы на последнем издыхании были. Меньшевики и эсеры помешали: «Сговоримся», - бубнили. Вот и «сговариваются» теперь в камерах, только не с казаками, а промеж себя.
- Ты слышал, как большевики свергли законное Временное правительство в Питере? Оно знало о заговоре – и позволило. Мы не временные, мы – постоянные, законные, вековечные, и не позволим никому с нами играть. Ваш съезд Советов, видите ли, постановил распустить Войсковое правительство и Алашордынское на левобережье. Спрашивается – на каком основании? На том, что мы им не нравимся. Но ведь и они нам не нравятся, да мы помалкивали до тех пор, пока они не замыслили переворот. А это противоправный акт, как и все перевороты. Раньше у нас был круг всему голова. Теперь собрать такой круг невозможно, нас слишком много – считай двести тысяч. Вместо круга – съезд выборных от станиц – тот же круг доверенных депутатов. А круг для казака – и закон верховный, и приказ неуклонный.
- Допустим, съезд выражает волю большинства, а как быть меньшинству, которое несогласно с его решением? Скажем вот с арестом.
- Завсягда большинство тянуло за собой, на свою сторону. И наш круг поднятием рук решает все.
- А я вот с вами несогласный.
- Ну что ж, воля большинства – приказ старшинства. Хочешь не хочешь – подчиняйся. Тут армейский принцип: приказ командира – закон.
- Помню, Виктор Антонович в гимназии говорил: большинство – это бараны, меньшинство – вожаки, они изобретают, они сочиняют, они и правят.
- Похоже, он знал о ваших большевиках или пророчески догадывался: они же происходят от слова «большинство».
- Он не о большевиках говорил, а о тех, кто не имеет своего мнения. И я не большевик, ты знаешь. При чем тут «ваши».
- Но за ними идешь. Это чего-то да значит.
- И не иду вовсе, не то с ними был бы в кутузке. Говорят, кое-кого уже на распыл пустили.
- Если и пустили, туда им и дорога. За измену войску и за попытку государственного переворота на территории войска по законам военного времени предусмотрена казнь. Или прикажешь миловать, как наш царь-батюшка? И ждать, когда тебя под белы ручки поведут на расстрел. Нет уж, изволь по закону военного времени отвечать. А нам объявили войну. Прислали ультиматум. Вот военно-полевой суд и решит.
- Вы и без суда шлепаете.
- «Вы» - это и ты. Войско.
- Какое там войско!
- Автономное государство, со своим правительством. Каждый народ имеет право самоопределяться. Так, впрочем, когда-то писал и ваш Совет. Я помню.
- Народ – да. А мы - те же русачи.
- Те же и не те.
- И американцы – те же англичане, а в своей стране - народ, со своей конституцией, со своими законами, со своим правительством.
- Но там-то народ - миллионы, а нас горсточка, да и то с растопыренными пальцами, сквозь которые проваливается суть.
- Нет, то не суть. И не в численности суть, а в сути – численность. Суть наша – казачья держава. Мы ею были до добровольно подданства Москве. А теперь мы державой станем по добровольному выходу из оккупированной страны.
- Были-то были, а станем едва ли. Навалится на нас сермяжный мужичишка, скажет – больно широко и вольно живете, потеснитесь. И все тут. А если пикнете, вот то неразумное большинство и сомнет вас.
- Заблудившиеся в лесу на голос идут. И на наш голос аукнутся многие заблудшие.
- Нет, дедынька, вы аукаете, а на ваш голос идут не спасатели, а ваши погребатели.
- Гляжу я на тебя, Димка, ничегошеньки ты не понимаешь. А ведь тоже гимназию и фронт прошел. И жалко тебя, и досада берет. Извини, дурак дураком. Наши праотцы как в атаку ходили? Левой. И возвращались со славой. А если кто-то отлынивал, того на шары-на-палочки или секли нещадно. Если не будем сечь вашего брата, то как пить дать, - проиграем. Прорех, как ты, больно много.
- Во мне не сумлевайся: прорехом не стану. Через меня не пройдут, если комитет решит.
- А чего ж тогда голову дуришь? Казак тоже – тьфу и размазать все твои слова. Небось и с германцем так же воевал. Командир приказывает идти в атаку, а комитет говорит, подождем. Не забывай, твой прадед – иканский герой. А посмотри на деда, когда я иду по Большой Михайловской на войсковой праздник. Слышал, небось: не казак идет, а войско. Это о моих наградах во всю грудь. Жалко, осколок сразил, да и грудь узкая, а то бы больше было.
Ну, расквакался, дедуня. Все знают: герой. Вас таких наперечет.
- Потому войском называют, что в ином целом строю столько наград не наберется. Войско удостоено геройского Георгиевского знамени, а я это знамя полным бантом ношу на себе, медали, Сербский орден при мне. Намедни иду в родную гимназию, поднялся до перехода на второй этаж, встал перевести дух – высотища-то неимоверная. Откуда ни возьмись, подбежали старшие гимназисты. Двое самых больших мои руки на свои плечи положили, двое других из рук сиденье сделали. Усадили и айда со мной на третий этаж. Я было отбиваться, а они смеются и говорят: вас, мол, не только в гимназию, и по городу надо носить.
Собралось в зале – яблоку негде упасть. Рассказал, что к чему. Кричат: все как один встанем на защиту войска. А там были иногородние, видел киргизенка. Все записались.
- А толку-то… Толку-то что? Как при нашем возвращении: пальнут и с перепугу от своего же выстрела разбегутся прятаться под мамкин подол.
- Кто встанет в строй с обстрелянными казаками, тот будет надежнее стены каменной. Возраст, далекий от смерти, не боится смерти, а в бою уличное геройство становится боевым, хотя все так же показным, лишь бы на глазах у кого-нибудь. Но – геройством. А потом… потом рассказы о подвигах истинных и мнимых. А это едва ли не главный побудительный рычаг к настоящему геройству. И вырастает казак без страха и упрека. Вспомни себя малолетком.
- Вот я и говорю: прольете невинную кровь, неразумные головушки положите. Они - число, а не сила.
- И число становится силой, когда его скрепляют настоящие бойцы и мудрость вождя-командира.
- Ну что же, посмотрим. Посмотрим. А воевать-то придется. У большевиков вся российская армия в запасе, и весь арсенал при них.
- Ладно, Бог в помощь тебе на хуторе. Управляйся сам, на меня уже не надейся. Может, Мотю возьмешь с собой? Остальные пущай доучиваются.
- Если захочет. Втроем-то веселее.

Николай ЧЕСНОКОВ
(Продолжение следует)