«Коль нечего сказать о человеке,
То биографию его рассказывают»,

- такой парадоксальной цитатой из собственного четверостишия встретил Николай Григорьевич Чесноков мою просьбу об интервью. Собратья по журналистскому цеху подтвердят его категорическое «Нет!» на любое предложение рассказать о нем на страницах печати.
- Но почему?!
И на этот вопрос, больше похожий на вопль отчаяния, следовало короткое:
- Не хочу!

А ведь он сам все о себе рассказал! Почитайте его книги – в них судьба автора. Пусть они лишены биографических подробностей, но здесь явлена его живая душа, его пытливый ум и, наконец, то неравнодушие, что и рождает творчество.
Мне, коренной уралке, совсем не трудно представить родной город предвоенной поры. Выросшая в Куренях, я застала патриархальность его быта и степенность бытия. Но мне интересно понять другое, как на фоне этой, казалось бы, извечной, заданной обособленности прорастала в Уральске другая жизнь, позволяющая называть его уникальным городом? Он словно притягивал к себе великих людей, чьи имена давно принадлежат мировой культуре. Но он и рождал людей необыкновенных, чьим талантом освещена его история. То ли звезды так сошлись, то ли география тому причиной, но на стыке двух материков появился народ, в жилах которого течет гремучая смесь различных кровей, образующих единый сплав, имя которому - уральцы.
Отчий дом Николая Григорьевича стоял на берегу Урала, в Новоселках, месте столь же древнем в истории нашего города, что и Курени. Отец работал в лесничестве, мама была хранительницей домашнего очага. Сказать, что на выбор профессии влияло домашнее воспитание, - неверно. Но был Урал – поилец и кормилец, свидетель и участник детских игр и забав, бережное отношение к которому передавалось из поколения в поколение и рождало чувство родины.
С крутого берега открывал он даль неоглядную, приучал к тому, что мир не кончается у границ собственного двора. Проводниками в этот мир становились книги. Их притягательная сила была столь велика, что однажды и самому захотелось сочинить нечто свое, объяснить на бумаге свою неповторимость и избранность. Но «избранных» и «неповторимых», оказывается, было не так уж мало. Ровно столько, чтоб появилась в школе № 32, где учился Николай Григорьевич, своя «Литературная газета», пусть стенная и размером в один лист ватмана, но не с этой ли, по сути, ребячьей забавы начался для Чеснокова путь в журналистику?
Его детство пришлось на тридцатые годы, однозначную оценку которым, наверное, не дадут никогда. В этом смысле интересно высказывание известного поэта Наума Коржавина, жившего в те времена в Киеве. Цитирую по памяти: «Я каждый день видел, как в городских подворотнях умирали от голода люди. Но в то же время я был уверен, что живу в самой счастливой стране».
Идеология была сильнее реальности. Николай Григорьевич вспоминает, как однажды за какую-то детскую провинность их распекал директор школы, и как после этой выволочки он возвращался домой, в страхе думая, что теперь из-за него заберут отца. Забирали многих. За что? Об этом предпочитали не знать, как и предпочитали молчать о недавней трагедии гражданской войны. И свято верили, что живут «в стране героев, стране мечтателей, стране ученых».
Утром 22 июня 1941 года со школьной футбольной командой он был на стадионе. Матч уже заканчивался, когда среди играющих появился Славка Горшенин и сообщил испуганно и растерянно:
- Сейчас Молотов по радио выступал. Сказал, что война началась…
Над одноклассником посмеялись:
- Эх ты, струсил! Да через неделю-другую наши победят!
- Конечно, победят! Вот только мы опять не успеем. Гражданская без нас прошла, в Испанию не взяли…
Огромность беды поняли не сразу. Ушел на фронт старший брат Евгений, и дома сразу стало как-то тише. Суровый голос Левитана вещал из черной тарелки-радиоточки: «После тяжелых и кровопролитных боев наши войска оставили…». В Уральске появились беженцы, в школах стали размещаться госпитали. Почтальона ждали и боялись. После него то в одном доме, то в другом слышались женские рыдания.
Но в военкомате, куда как на службу ходили пацаны, говорили: «Рано вам воевать! Учитесь пока…».
Заветное направление в Ленинградское училище связи, разместившееся в Уральске, Николай Григорьевич получил лишь в сорок третьем. Но учиться пришлось недолго.
Cемнадцатилетний курсант был отправлен на фронт. Его проводили без слез и причитаний, словно в недолгую поездку. Это потом он узнал, как безутешно несколько дней кряду плакал отец в опустевшем доме…
Боевое крещение Николай Григорьевич получил в бою под Великими Луками, освобождал Невель, хорошо известный уральцам – в бою под Невелем погибла Маншук Маметова, первая казашка, ставшая Героем Советского Союза.
Нам, людям другого поколения, знающим о войне по книгам и кинофильмам, глядя на сегодняшних подростков, мечтающих о карьере и большой зарплате, трудно представить тех семнадцатилетних мальчиков, добровольно уходивших на фронт. Разве думал тогда кто-нибудь из них о ветеранских льготах и пенсионной надбавке? Другая была цена – собственная жизнь, и ценность тоже другая – свобода Родины. А посему все льготы и надбавки – лишь крохотная часть нашего долга перед солдатами Великой Отечественной. Этот долг имеет не только материальный эквивалент, он – в нашей памяти.
А много ли нынешние школьники смогут назвать имен Героев Советского Союза? Хотя бы трех, хотя бы пяти. Не уверена. Беспамятство – самая страшная болезнь, превращающая человека в растение. В кого же без памяти может превратиться нация?
- Вы боялись на фронте?
- Нет, - мгновенно отвечает Николай Григорьевич. – Я знал, что меня не убьют.
А может, именно этот юношеский максимализм и помог выжить?
Воевал он не долго. Хотя, что значит это «не долго»? Когда смотришь кадры военной кинохроники, понимаешь: для каждого, кто хоть день провел в этом аду и не струсил, не сошел с ума, время имело другое исчисление.
В сорок четвертом он получил ранение. Лечение растянулось надолго. Из полевого госпиталя его перевели в глубокий тыл, так что день Победы он встретил в Свердловске.
Фронтовики, вспоминая 9 Мая 1945 года, говорят почти одинаковые слова о радости и ликовании. Но главным тогда было все-таки другое – великое чувство единения: «Мы победили!» И в этом предложении основным является слово «Мы». Оно делало родными незнакомых людей, не стесняющихся объятий и не скрывающих слез. Такое единение страна переживет еще только раз – 12 апреля 1961 года. Имя этому единению будет – Гагарин.
В год шестидесятилетия Победы Николай Григорьевич напишет эссе «Навечно в памяти. Раздумья старого солдата». Оно будет опубликовано в «Пульсе города». Это – горькое размышление фронтовика о страшных днях войны, о ее просчетах и потерях, о народном подвиге, без громкой патетики, без звона литавр. «Война – совсем не фейерверк, а просто трудная работа», - так скажет Михаил Кульчицкий. Война – это противоестественное состояние народов, - к такому выводу подведет читателей Николай Чесноков.
Он задержится в Свердловске до осени сорок пятого. После госпиталя будет зачислен в военное училище, готовящее офицеров для оккупированных территорий. Из окопных мальчишек станут готовить белую кость армии, обучать светскому этикету, устраивать танцклассы. Но танцам будущий офицер предпочтет театр. Любовь к нему – давняя, еще с довоенного Уральска. Недалеко от дома располагался Пушкинский садик, в котором работал летний театр. Каждый год на его подмостках выступали гастролирующие артисты из Москвы, Ленинграда, других крупных городов. Покупать билеты было не на что, зато все лазейки в заборе знали наизусть. Ничего, что смотреть приходилось, разместившись на ветке какого-нибудь дерева, - с высоты даже лучше видно. А в Свердловске он чаще всего ходил в оперу. Там навсегда полюбил «Травиату» Верди: «Всякий раз, слушая ее, плачу»…
Но послужить за границей Николаю Григорьевичу не удалось. Что-то не сложилось в верхах, и надобность в галантных советских офицерах отпала. И вот уже выстукивают колеса на стыках рельсов заветное: «Домой-домой-домой». Возвращение на родину, независимо от длительности расставания, всегда щемяще радостно. А если учесть, что ты запросто мог не вернуться сюда ни-ког-да (!), то эта радость становится во много раз сильнее, и сердце от волнения бьется уже возле самого горла. Не заметил, как прошел путь от вокзала до своей Ломаной улицы. Но прежде чем открыть калитку родного дома, вышел на берег Урала...
После окончания филологического факультета Уральского пединститута имени Пушкина началась журналистская биография Николая Чеснокова. Сначала работал на радио, а с шестидесятого года – двадцать лет – в «Приуралье».
Я была зачислена в штат областной газеты в шестьдесят восьмом году. И попала в удивительную атмосферу товарищества и неуемного жизнелюбия. Костяк редакции составляли бывшие фронтовики, и ее микроклимат создавали, конечно же, они. В свои сорок с небольшим они оставались очень молодыми. Словно пружина жизненной жажды, сжатая суровым военным временем, наконец, распрямилась, и все, пусть обыкновенные, но такие необходимые радости бытия стали возможными. Мои коллеги жили взахлеб, умели удивляться каждой мелочи окружающего мира. А когда в одной комнате собирались Петр Михайлович Крестьянинов, Юрий Ильич Асманов, Николай Григорьевич Чесноков, Борис Борисович Пышкин, можно было лишь благодарить судьбу за право оказаться рядом безмолвным зрителем.
В 1964 году вышла книга Николая Григорьевича «Уральску - 350 лет». Она стала своеобразным вступлением к огромной теме, которой автор остается верен почти полвека.
Каждый свой трудовой отпуск Николай Григорьевич делил на две половины. Первая принадлежала Уралу. Взяв сыновей, палатку и спиннинг, селился он подальше от города на речном приволье. Вторая половина в общем-то тоже посвящалась Уралу. Точнее, истории нашего края. Он работал в местном архиве, в Государственной библиотеке, изучал древние документы, подшивки старых газет. Он читал книги, которые выдавались только с разрешения КГБ.
- Меня заводили в пустую комнату, клали предо мною фолиант и преду-преждали: «Никаких записей вы делать не должны».
Представляю, что чувствовал он, забираясь вглубь истории, узнавая факты, которые в советское время либо замалчивались, либо искажались.
Семь десятилетий народ был лишен исторической памяти, как будто жизнь на одной шестой Земли зародилась только в октябре семнадцатого года.
Сведения, добытые в архивах, систематизировались, складывались в папки и ложились на полки. Он ведь прекрасно понимал, что опубликовать их при существующем режиме ему не позволят. Понимал - и все-таки надеялся. Можно по-разному относиться к перестройке, но ведь только благодаря ей мы, опомнившись от манкуртизма, осознали себя частью многовековой истории.
«На куполах – столетий отблеск», «Расправа. Голод», наконец, двухтомник «Город малиновых зорь», - эти книги вышли в последнее десятилетие стараниями ТОО «Оптима» и общественного культурно-просветительского фонда «Старый Уральскъ». Газета «Надежда» опубликовала «Исторический провал», а «Информбиржа» - новую работу Николая Григорьевича Чеснокова «Лихолетье». Все они возвращают нам Отечество из оболганного прошлого, из глухого беспамятства, чтобы мы почувствовали себя не безликим населением, а народом…
Каждый день, совершив традиционную часовую прогулку, он садится за письменный стол.
- Мне до ста не хватает всего пятнадцать лет, готовы еще две рукописи. Ну а там как Бог даст…
Мы знакомы более сорока лет. Тогда, в конце шестидесятых, для меня, начинающей журналистки, Николай Григорьевич был образцом деликатности. Ему никогда не изменяло чувство меры и такта. Таким он остался и по сей день.
Но вдруг я поняла другое. Имя Н. Чеснокова, Почетного гражданина Уральска, стоит в одном ряду с летописцами нашего города – А. Карповым, Н. Савичевым, И. Железновым. Только роль его значительнее предшественников. И вот почему.
У Константина Симонова, любимого поэта Николая Григорьевича, есть строчки о связи большой и малой родины.

Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь до смерти мы нашли
Ту часть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.

Шестьдесят пять лет назад Николай Чесноков защищал Отечество от порабощения чужестранцами. Сегодня он снова защищает Отечество от неправды и беспамятства.

Татьяна АЗОВСКАЯ